Книга Субъективный словарь фантастики  - Роман Арбитман

Комичным – или как минимум чересчур прямолинейным – выглядел и прием, с помощью которого некоторые советские писатели-фантасты старались проиллюстрировать нехитрый тезис о сближении наций в обществе будущего. Такие нарочито «синтетические» имена героев, как Андрэ Шерстюк и Джеймс Василий Дженнисон, Петр Кэссиди и Джексон Петров, Павел Домье и Федор Гаррисон из книг Сергея Снегова «Люди как боги» (1966–1977) и «Прыжок над бездной» (1981), или Федор Лорка, Игорь Дюк, Виктор Хельг из романа Юрия Тупицына «Перед дальней дорогой» (1976), чисто стилистически скорее смущали советского читателя, чем укрепляли его веру в скорое пришествие всепланетного коммунизма…

Отдельный случай – жители иных миров. Целые поколения фантастов, не задумываясь, наделяли внеземных персонажей именами, доминирующей чертой которых нередко была непривычность. У Алексея Толстого, сумевшего в «Аэлите» (см.) соблюсти необходимые пропорции непохожести и правдоподобия в именах, фонетика была тщательно продумана (в частности, само имя Аэлита писатель образовал из двух «земных» греческих корней: «αέρας» – воздух и «λίθος» – камень). Однако эти уроки писателя были усвоены немногими.

На страницах фантастических произведений замелькали Элц и Югд, Люг и Алд («враги»), Виара и Гер («друзья») в романе Александра Колпакова «Гриада» (1959); Ирган, Тиар и Тор в романе Константина Волкова «Марс пробуждается» (1961); Эоэлла, Эоэмм, Эт, Ана и Этана – в повести Александра Казанцева «Внуки Марса» (1963) и в его же романе «Сильнее времени» (1973); Туюан и Ноэлла в романе Леонида Оношко «На оранжевой планете» (1959). И т. д.

Имена нередко распределялись по принципу: труднопроизносимые – «плохие» персонажи, легкопроизносимые – «хорошие». Впрочем, порой и гуманоиды, и негуманоиды назывались столь причудливо, что землянам было трудно с ходу опознать, кто из инопланетян прогрессивен и сочувствует идее коммунизма, а кто затаил враждебность. Чтобы прояснить ситуацию, некоторые фантасты действовали вполне в духе классицизма, распределяя среди внеземлян имена с трогательным простодушием и без малейшей тени юмора. Так в романе того же Казанцева «Фаэты» (1973) недостойные жители планеты Фаэтон получали имена Мрак, Хром, Куций, а талантливые, порядочные – Ум, Добр, Выдум и прочее в подобном духе. Открытый текст в таких произведениях вытеснял подтекст, фантастика превращалась в непритязательную игру. Все это не поднимало авторитет отечественной НФ литературы, зато давало современникам прекрасный повод для язвительных пародий.

«Имена героев должны соответствовать их характерам», – иронизировал Илья Варшавский. И если действие происходит, предположим, «в иной галактике, то положительным героям дают хорошие имена: Ум, Смел, Дар, Добр, Нега и т. п. (для выбора женских имен могут быть также с успехом использованы названия стиральных порошков)». Никита Богословский с издевкой писал об «абсолютной точной, проверенной рецептуре» имен. «На Марсе, например, имя и фамилия мужчины состоит из трех букв: двух согласных по краям и одной гласной в середине. Простор для фантазии (…) тут невероятный. Например: Дал Руп, Вон Там, Мох Сух, Сап Гир, Бар Бос и так до бесконечности… Чем планета отдаленнее от матушки-Земли, тем имена становятся длиннее и труднее для произношения». Пародисты, как видим, почти ничего не придумывали – чуть-чуть гиперболизировали. Беда многих фантастов была не в экзотичности выбранных имен, а в школярской прямолинейности либо в совершенной произвольности такого выбора, либо в случайности и немотивированности ассоциаций.

Были в фантастике иные примеры? Да, были, скажем, в повестях братьев Стругацких, у которых антропонимы тщательно продуманы. Однако случай Стругацких был тут скорее исключением, чем правилом. Чаще всего у их коллег-фантастов произведения, даже не лишенные сюжетной оригинальности, оказывались подпорчены неловкими именными конструкциями. Невольно вспоминается юмористический рассказ Эдмонда Гамильтона «Невероятный мир» (Wacky World, 1942): земляне, прилетевшие на Марс, обнаруживают там самых разнообразных монстров и чудовищ, ужасных гибридов. Выясняется, что на Марсе материализуются все выдумки земных писателей-фантастов об этой планете. Несчастные марсианские уродцы воспламенены ненавистью к своим безответственным создателям и решают мстить… Шутки шутками, но фантастам все же следует быть настороже: мало ли что?

Интерпресскон

Международный фестиваль (конвент) писателей и любителей фантастики с таким названием проводится в Санкт-Петербурге и окрестностях с 1990 года. Международный – не только потому, что после 1991 года бывшие республики СССР стали самостоятельными государствами, но и потому, что сюда приезжают также фэны и профи из стран дальнего зарубежья, включая мэтров (в 1998 году фестиваль посетил, например, сам Гарри Гаррисон – и оказался уютным розоволицым дедушкой).

Идея конвента возникла еще в конце 80-х, когда в перестроечном СССР активизировались клубы любителей фантастики (см. КЛФ), а фантастические публикации стали появляться в СМИ – в областных, городских или многотиражных газетах (например, в саратовской «Заре молодежи» уже в середине 80-х регулярно выходила полоса «Теория невероятности» – я ею, кстати, и занимался). Параллельно с этим увеличилось число самиздатовских журналов, посвященных фантастике (см. Фэнзины). Фэны из разных краев поначалу общались заочно, по переписке, пока в 1990 году председатель ленинградского КЛФ «МИФ-ХХ» Александр Сидорович и редактор фэнзина «Сизиф» Андрей Николаев не решили организовать встречу этих энтузиастов – чтобы они сумели наконец познакомиться лично и обменяться опытом.

Собственно говоря, Интерпрессконом конвент стал лишь во второй год существования, а в первый год он назывался Всесоюзным семинаром фэн-прессы (он же Фэнзинкон), но сразу же перерос заявленный формат. Число гостей оказалось больше предполагаемого, тематика обсуждений вышла за рамки проблем фэнзинеров, а профессиональные писатели, критики и литературоведы от фантастики, примкнувшие к фэн-журналистам, повысили статус мероприятия и, главное, его возможности. Конвент только возник, а на нем уже работали секции фантастиковедения, критики и прозы; читались и обсуждались доклады на разные темы.

Все эти перечисления на бумаге выглядят скучными, хотя в действительности конвент мог порой быть суматошным, бурным, иногда скандальным (особенно когда градус полемики между фантастами и их интерпретаторами опасно повышался, а споры выплескивались из аудиторий и гостиничных номеров в коридоры), но скучным – никогда. С самого начала здесь царила стихия, которая уравнивала самых юных фэнов с маститыми писателями. Причем с каждым годом фэны чувствовали себя все увереннее, а писатели – даже из числа почетных гостей – не были застрахованы от неудобных вопросов поклонников, нынешних и бывших, и от того, что публика прокатит их книги, выдвинутые на читательскую премию.

Важнейшая часть конвента – премиальная. На Интерпрессконе 1991 года вручалась премия от Бориса Стругацкого, упомянутого выше журнала «Сизиф» и ТПО «Измерение». Премия, правда, еще не имела названия, да и тексты претендентов в двух номинациях (проза и критика) выбирали пока еще из числа тех, что публиковались в фэнзинах. Годом позже, когда на постсоветском пространстве уже выходили во множестве журналы фантастики (см.), место публикации произведения номинанта перестало иметь значение.